Неточные совпадения
Ей нужно было обвинять кого-нибудь в своем несчастии, и она говорила
страшные слова, грозила кому-то с необыкновенной силой, вскакивала с кресел, скорыми, большими шагами ходила по
комнате и потом падала без чувств.
Войдя в
комнату, он из всех сил стукнул им по полу и, скривив брови и чрезмерно раскрыв рот, захохотал самым
страшным и неестественным образом.
Раскольников встал и начал ходить по
комнате. Прошло с минуту. Соня стояла, опустив руки и голову, в
страшной тоске.
Комната наполнилась шумом отодвигаемых стульев, в углу вспыхнул огонек спички, осветив кисть руки с длинными пальцами, испуганной курицей заклохтала какая-то барышня, — Самгину было приятно смятение, вызванное его словами. Когда он не спеша, готовясь рассказать
страшное, обошел сад и двор, — из флигеля шумно выбегали ученики Спивак; она, стоя у стола, звенела абажуром, зажигая лампу, за столом сидел старик Радеев, барабаня пальцами, покачивая головой.
Глубже и крепче всего врезался в память образ дьякона. Самгин чувствовал себя оклеенным его речами, как смолой. Вот дьякон, стоя среди
комнаты с гитарой в руках, говорит о Лютове, когда Лютов, вдруг свалившись на диван, — уснул, так отчаянно разинув рот, как будто он кричал беззвучным и тем более
страшным криком...
Затем он шел в
комнату жены. Она, искривив губы, шипела встречу ему, ее черные глаза, сердито расширяясь, становились глубже,
страшней; Варавка говорил нехотя и негромко...
Узнал Илья Ильич, что нет бед от чудовищ, а какие есть — едва знает, и на каждом шагу все ждет чего-то
страшного и боится. И теперь еще, оставшись в темной
комнате или увидя покойника, он трепещет от зловещей, в детстве зароненной в душу тоски; смеясь над страхами своими поутру, он опять бледнеет вечером.
Госпожа Хохлакова опять встретила Алешу первая. Она торопилась: случилось нечто важное: истерика Катерины Ивановны кончилась обмороком, затем наступила «ужасная,
страшная слабость, она легла, завела глаза и стала бредить. Теперь жар, послали за Герценштубе, послали за тетками. Тетки уж здесь, а Герценштубе еще нет. Все сидят в ее
комнате и ждут. Что-то будет, а она без памяти. А ну если горячка!»
Он встал с очевидным намерением пройтись по
комнате. Он был в
страшной тоске. Но так как стол загораживал дорогу и мимо стола и стены почти приходилось пролезать, то он только повернулся на месте и сел опять. То, что он не успел пройтись, может быть, вдруг и раздражило его, так что он почти в прежнем исступлении вдруг завопил...
— Естем до живего доткнентным! (Я оскорблен до последней степени!) — раскраснелся вдруг маленький пан как рак и живо, в
страшном негодовании, как бы не желая больше ничего слушать, вышел из
комнаты. За ним, раскачиваясь, последовал и Врублевский, а за ними уж и Митя, сконфуженный и опешенный. Он боялся Грушеньки, он предчувствовал, что пан сейчас раскричится. Так и случилось. Пан вошел в залу и театрально встал пред Грушенькой.
Наконец-то догадался, что в натопленной
комнате страшный угар и что он, может быть, мог умереть.
И, проговорив, сам заплакал. В эту минуту в сенях вдруг раздался шум, кто-то вошел в переднюю; Грушенька вскочила как бы в
страшном испуге. В
комнату с шумом и криком вбежала Феня.
Заря уже занялась, когда он возвратился домой. Образа человеческого не было на нем, грязь покрывала все платье, лицо приняло дикий и
страшный вид, угрюмо и тупо глядели глаза. Сиплым шепотом прогнал он от себя Перфишку и заперся в своей
комнате. Он едва держался на ногах от усталости, но он не лег в постель, а присел на стул у двери и схватился за голову.
Еще не допит чай, раздается
страшный звон колокольчика, и в
комнату влетают два студента, и, в своей торопливости, даже не видят ее.
На другое утро хозяйка Рахметова в
страшном испуге прибежала к Кирсанову: «батюшка — лекарь, не знаю, что с моим жильцом сделалось: не выходит долго из своей
комнаты, дверь запер, я заглянула в щель; он лежит весь в крови; я как закричу, а он мне говорит сквозь дверь: «ничего, Аграфена Антоновна».
Веревка была длиною почти во всю
комнату, так что один только противуположный угол мог быть безопасным от нападения
страшного зверя.
— Мы просим всего снисхождения публики; нас постигло
страшное несчастие, наш товарищ Далес, — и у режиссера действительно голос перервался слезами, — найден у себя в
комнате мертвым от угара.
Как-то утром я взошел в
комнату моей матери; молодая горничная убирала ее; она была из новых, то есть из доставшихся моему отцу после Сенатора. Я ее почти совсем не знал. Я сел и взял какую-то книгу. Мне показалось, что девушка плачет; взглянул на нее — она в самом деле плакала и вдруг в
страшном волнении подошла ко мне и бросилась мне в ноги.
«…Представь себе дурную погоду,
страшную стужу, ветер, дождь, пасмурное, какое-то без выражения небо, прегадкую маленькую
комнату, из которой, кажется, сейчас вынесли покойника, а тут эти дети без цели, даже без удовольствия, шумят, кричат, ломают и марают все близкое; да хорошо бы еще, если б только можно было глядеть на этих детей, а когда заставляют быть в их среде», — пишет она в одном письме из деревни, куда княгиня уезжала летом, и продолжает: «У нас сидят три старухи, и все три рассказывают, как их покойники были в параличе, как они за ними ходили — а и без того холодно».
Перемена была очень резка. Те же
комнаты, та же мебель, а на месте татарского баскака с тунгусской наружностью и сибирскими привычками — доктринер, несколько педант, но все же порядочный человек. Новый губернатор был умен, но ум его как-то светил, а не грел, вроде ясного зимнего дня — приятного, но от которого плодов не дождешься. К тому же он был
страшный формалист — формалист не приказный — а как бы это выразить?.. его формализм был второй степени, но столько же скучный, как и все прочие.
Страшная скука царила в доме, особенно в бесконечные зимние вечера — две лампы освещали целую анфиладу
комнат; сгорбившись и заложив руки на спину, в суконных или поярковых сапогах (вроде валенок), в бархатной шапочке и в тулупе из белых мерлушек ходил старик взад и вперед, не говоря ни слова, в сопровождении двух-трех коричневых собак.
Пожар достиг в эти дня
страшных размеров: накалившийся воздух, непрозрачный от дыма, становился невыносимым от жара. Наполеон был одет и ходил по
комнате, озабоченный, сердитый, он начинал чувствовать, что опаленные лавры его скоро замерзнут и что тут не отделаешься такою шуткою, как в Египте. План войны был нелеп, это знали все, кроме Наполеона: Ней и Нарбон, Бертье и простые офицеры; на все возражения он отвечал кабалистическим словом; «Москва»; в Москве догадался и он.
— Какая смелость с вашей стороны, — продолжал он, — я удивляюсь вам; в нормальном состоянии никогда человек не может решиться на такой
страшный шаг. Мне предлагали две, три партии очень хорошие, но как я вздумаю, что у меня в
комнате будет распоряжаться женщина, будет все приводить по-своему в порядок, пожалуй, будет мне запрещать курить мой табак (он курил нежинские корешки), поднимет шум, сумбур, тогда на меня находит такой страх, что я предпочитаю умереть в одиночестве.
Но положение поистине делалось
страшным, когда у матери начинался пьяный запой. Дом наполнялся бессмысленным гвалтом, проникавшим во все углы; обезумевшая мать врывалась в
комнату больной дочери и бросала в упор один и тот же
страшный вопрос...
Тут Григорий Григорьевич еще вздохнул раза два и пустил
страшный носовой свист по всей
комнате, всхрапывая по временам так, что дремавшая на лежанке старуха, пробудившись, вдруг смотрела в оба глаза на все стороны, но, не видя ничего, успокоивалась и засыпала снова.
После ее приезда в Москву вот что произошло со мной: я лежал в своей
комнате, на кровати, в состоянии полусна; я ясно видел
комнату, в углу против меня была икона и горела лампадка, я очень сосредоточенно смотрел в этот угол и вдруг под образом увидел вырисовавшееся лицо Минцловой, выражение лица ее было ужасное, как бы одержимое темной силой; я очень сосредоточенно смотрел на нее и духовным усилием заставил это видение исчезнуть,
страшное лицо растаяло.
Между тем Крейцберг поселился в доме Гурьева, в
комнате при зверинце, вместе с ручной пантерой. В первую же ночь пантера забеспокоилась. Проснулся укротитель и услышал
страшный вой зверей, обычно мирно спавших по ночам.
Но, и засыпая, я чувствовал, что где-то тут близко, за запертыми ставнями, в темном саду, в затканных темнотою углах
комнат есть что-то особенное, печальное, жуткое, непонятное, насторожившееся,
страшное и — живое таинственной жизнью «того света»…
Я просыпался весь в поту, с бьющимся сердцем. В
комнате слышалось дыхание, но привычные звуки как будто заслонялись чем-то вдвинувшимся с того света, чужим и странным. В соседней спальне стучит маятник, потрескивает нагоревшая свеча. Старая нянька вскрикивает и бормочет во сне. Она тоже чужая и
страшная… Ветер шевелит ставню, точно кто-то живой дергает ее снаружи. Позвякивает стекло… Кто-то дышит и невидимо ходит и глядит невидящими глазами… Кто-то, слепо страдающий и грозящий жутким слепым страданием.
Галактион поднялся бледный,
страшный, что-то хотел ответить, но только махнул рукой и, не простившись, пошел к двери. Устенька стояла посреди
комнаты. Она задыхалась от волнения и боялась расплакаться. В этот момент в гостиную вошел Тарас Семеныч. Он посмотрел на сконфуженного гостя и на дочь и не знал, что подумать.
Прошло после свадьбы не больше месяца, как по городу разнеслась
страшная весть. Нагибин скоропостижно умер. Было это вскоре после обеда. Он поел какой-то ухи из соленой рыбы и умер. Когда кухарка вошла в
комнату, он лежал на полу уже похолодевший. Догадкам и предположениям не было конца. Всего удивительнее было то, что после миллионера не нашли никаких денег. Имущество было в полной сохранности, замки все целы, а кухарка показывала только одно, что хозяин ел за час до смерти уху.
Они ушли в соседнюю
комнату, долго шептались там, и, когда бабушка снова пришла в кухню, мне стало ясно, что случилось что-то
страшное.
В очень хорошо и со вкусом меблированной
комнате ее встретил военный господин с немецким лицом и очень
страшными усами.
— Глупо пугаться: ничего нет
страшного, — отвечала она по-прежнему все шепотом. — Пошли скорей нанять мне тут где-нибудь
комнату, возле тебя чтобы, — просила она Женни.
Хотя я много читал и еще больше слыхал, что люди то и дело умирают, знал, что все умрут, знал, что в сражениях солдаты погибают тысячами, очень живо помнил смерть дедушки, случившуюся возле меня, в другой
комнате того же дома; но смерть мельника Болтуненка, который перед моими глазами шел, пел, говорил и вдруг пропал навсегда, — произвела на меня особенное, гораздо сильнейшее впечатление, и утонуть в канавке показалось мне гораздо
страшнее, чем погибнуть при каком-нибудь кораблекрушении на беспредельных морях, на бездонной глубине (о кораблекрушениях я много читал).
Не слушайте сестрицы; ну, чего дедушку глядеть: такой
страшный, одним глазом смотрит…» Каждое слово Параши охватывало мою душу новым ужасом, а последнее описание так меня поразило, что я с криком бросился вон из гостиной и через коридор и девичью прибежал в
комнату двоюродных сестер; за мной прибежала Параша и сестрица, но никак не могли уговорить меня воротиться в гостиную.
Должно сказать, что была особенная причина, почему я не любил и боялся дедушки: я своими глазами видел один раз, как он сердился и топал ногами; я слышал потом из своей
комнаты какие-то
страшные и жалобные крики.
Любочка
страшная хохотунья и иногда, в припадке смеха, машет руками и бегает по
комнате; Катенька, напротив, закрывает рот платком или руками, когда начинает смеяться.
Павел пожал плечами и ушел в свою
комнату; Клеопатра Петровна, оставшись одна, сидела довольно долго, не двигаясь с места. Лицо ее приняло обычное могильное выражение: темное и
страшное предчувствие говорило ей, что на Павла ей нельзя было возлагать много надежд, и что он, как пойманный орел, все сильней и сильней начинает рваться у ней из рук, чтобы вспорхнуть и улететь от нее.
Все эти слова солдата и вид
комнат неприятно подействовали на Павла; не без горести он вспомнил их светленький, чистенький и совершенно уже не
страшный деревенский домик. Ванька между тем расхрабрился: видя, что солдат, должно быть, очень барина его испугался, — принялся понукать им и наставления ему давать.
Странный и
страшный сон мне приснился в эту самую ночь. Мне чудилось, что я вхожу в низкую темную
комнату… Отец стоит с хлыстом в руке и топает ногами; в углу прижалась Зинаида, и не на руке, а на лбу у ней красная черта… а сзади их обоих поднимается весь окровавленный Беловзоров, раскрывает бледные губы и гневно грозит отцу.
Переодеваясь в своей
комнате, она еще раз задумалась о спокойствии этих людей, об их способности быстро переживать
страшное. Это отрезвляло ее, изгоняя страх из сердца. Когда она вошла в
комнату, где лежал раненый, Софья, наклонясь над ним, говорила ему...
— Больше, нежели вы предполагаете… Однако ж в сторону это. Второе мое занятие — это лень. Вы не можете себе вообразить, вы, человек деятельный, вы, наш Немврод, сколько
страшной, разнообразной деятельности представляет лень. Вам кажется вот, что я, в халате, хожу бесполезно по
комнате, иногда насвистываю итальянскую арию, иногда поплевываю, и что все это, взятое в совокупности, составляет то состояние души, которое вы, профаны, называете праздностью.
Конечно, у нее еще был выход: отдать себя под покровительство волостного писаря, Дрозда или другого влиятельного лица, но она с ужасом останавливалась перед этой перспективой и в безвыходном отчаянии металась по
комнате, ломала себе руки и билась о стену головой. Этим начинался ее день и этим кончался. Ночью она видела
страшные сны.
Наденька ушла в сад; граф не пошел с ней. С некоторого времени и он и Наденька как будто избегали друг друга при Александре. Он иногда застанет их в саду или в
комнате одних, но потом они разойдутся и при нем уже не сходятся более. Новое,
страшное открытие для Александра: знак, что они в заговоре.
Затем, прежде всех криков, раздался один
страшный крик. Я видел, как Лизавета Николаевна схватила было свою мама за плечо, а Маврикия Николаевича за руку и раза два-три рванула их за собой, увлекая из
комнаты, но вдруг вскрикнула и со всего росту упала на пол в обмороке. До сих пор я как будто еще слышу, как стукнулась она о ковер затылком.
— Да, Marie, да, и, может быть, я делаю
страшную подлость в сию минуту, что прощаю подлецов… — встал он вдруг и зашагал по
комнате, подняв вверх руки как бы в исступлении.
Вослед ему из
комнаты летели
страшные крики...
— Конечно, прежде всего совести своей; а кроме того, тут и обряды очень
страшные: вас с завязанными глазами посадят в особую темную
комнату, в которую входит ритор.
В праздном его уме на этот случай целая обстановка сложилась: образа, зажженные свечи, маменька стоит среди
комнаты,
страшная, с почерневшим лицом… и проклинает!